Сейчас это как в другой жизни, но я хорошо помню годы, когда был закрыт. Осознав, что мне нравятся парни, я сказал себе, что «унесу этот секрет в могилу». Помню то тяжёлое ощущение, когда ты, кажется, один во Вселенной. Не с кем поделиться, а книги из родительской библиотеки говорят, что это «грех» или «извращение».
Тогда у нас был один компьютер на троих с братьями, медленный модемный Интернет, и я каждый раз чистил историю в браузере. Гуляешь и вдруг накатывает паника: кажется, забыл удалить.
У меня была тайная папка, куда я сохранял фото понравившихся парней. Однажды друг старшего брата нашёл её и рассказал другим, что «Лёша, оказывается, “голубой”». Не уверен, что все поверили, по крайней мере, дальше нескольких колких шуточек — это не пошло. Больше негатива было от неприятия себя и стыда. Я стал ещё более закрытым.
Вскоре ситуация успокоилась, я нашёл подработку у родителей школьного друга. Там я тоже чистил историю просмотров, но начал смотреть анкеты на сайте знакомств. Себе я говорил, что просто хочу написать книгу про смелых людей, которые бросают вызов обществу, собираю материалы.
Когда у меня случился первый опыт, рассказал об этом подруге. Она меня приняла. Это было классное чувство: разделить с кем-то важное, прервать многолетнее молчание «самоцензуры».
Когда много позже мы в Альянсе делали акцию «Радужный гроб» на Невском, я вспоминал этот опыт, когда вроде живёшь, а вроде — «живой труп», изолирован, не можешь поговорить о главном.
С остальными я продолжал «шифроваться». Кроме постоянного самоконтроля (вдруг кто-то узнает?), который отнимал массу сил, неприятно было врать. Когда появился парень, я говорил, что у меня девушка и т.д. Ходил будто не с ним, стесняясь яркой одежды, «манерной», как казалось, походки.
Потом надоело, и я решил, что больше не буду врать. Да, я говорил «любимый человек», выбирал фразы, где непонятен род, это жонглирование окончаниями и родами отнимало энергию, но я перестал врать, что было позитивно.
Позже я принял себя настолько, что мог рассказывать о себе, если не чувствовал угрозы. Оказалось, что большинство страхов, которые я сам себе придумал («а вдруг у мамы случится приступ», «от меня отвернутся друзья» и т.д) — не подтвердились. Стало меньше тревоги, и я чаще чувствовал себя счастливым.
Не понимал тогда только активистов. Зачем они «афишируют личную жизнь», «устраивают провокации с радужными флагами»? Со временем сам стал активистом. Стало понятно, что важно привлекать внимание к проблемам, требовать решения, делиться информацией. Я усваивал то, что общество говорит об активистах, как и раньше об ЛГБТ, не пытаясь разобраться.
Поначалу было непросто. Пикет, казалось, длился сутки, сложно было смотреть прохожим в глаза, хотелось сквозь землю провалиться. Как говорил знакомой её муж, психолог: «Это тебе акция несложная, ты не ЛГБТ. А им помимо агрессии от прохожих приходится бороться со страхом себя».
Группы поддержки и активизм сделали своё дело. Я принял себя настолько, что мог спокойно сделать каминг-аут перед целым залом людей. Я сказал, а что другие подумают — их зона ответственности. Это сделалось чем-то простым, почти незначительным, как мы рассказываем о том, кем работаем.
Поэтому, когда государство, принимая дискриминационные законы, снова пытается загнать ЛГБТ-людей «обратно в шкаф», вернуть ощущение страха и тревоги, очень не хочется сдавать занятые позиции. Свобода, прежде всего, внутри. Но важно оценивать баланс между безопасностью и предательством себя.
Открытость ЛГБТ-людей — то, что уменьшает гомо-, би- и трансфобию. Часто наши страхи — преувеличены. Стоит ли поддаваться им настолько, чтобы совсем исчезать из окружающего пространства?
Об этом и многом другом говорили в субботу во время дискуссии на портале «Парни Плюс» с другими ЛГБТ-людьми.
Текст: Алексей Сергеев